Среда: вчера, сегодня, завтра

I. Средовой подход

Слово «среда» появилось в профессиональном лексиконе российских архитекторов в конце шестидесятых и занесено оно было влиянием экологии и экологического сознания. Суть представлений о среде сводилась к тому, что это комплексное многослойное явление, в котором обнаруживается естественный, природный компонент, называемый иногда «биосферой», и компонент искусственный, культурный, который не вполне справедливо именуется «техносферой». 

В отличие от природной сферы, имеющей лишь физический облик, в среде, созданной человеком, различается нематериальное, вроде языковой, правовой, социальной среды, и материальное, то, что имеет отношение к архитектуре и архитекторам. Если в природном мире присутствие субъекта до конца не выяснено, то мир культурный отмечен выраженной субъектностью. У рукотворной среды всегда есть создатели и обитатели.

Носителями средовых настроений в отечественной архитектуре конца шестидесятых – начале восьмидесятых годов ХХ века оказались аспиранты и сотрудники Центрального научно-исследовательского института теории истории и перспективных проблем Советской архитектуры (ЦНИИТиА), в числе которых, помимо автора данного текста, В. Глазычев, В. Гудков, А. Скокан, В. Юдинцев и компания сочувствующих коллег и собеседников. Результатом их трудов стал ряд концептуальных проектов и серии публикаций в журналах « Архитектура СССР», «Архитектура и строительство Москвы», «Техническая эстетика» и «Декоративное искусство».

Другой формой активности практически той же компании была работа на проектных семинарах Центральной учебно-экспериментальной студии художественного проектирования Союза художников СССР, или Сенежской студии.

Сенежские семинары, через которые прошли десятки художников, дизайнеров и архитекторов, вплоть до завершения работы студии в конце восьмидесятых, были верны средовой тематике, предпочитая проекты пешеходных улиц, парков, промзон и т.п.

В начале семидесятых новым очагом средовых увлечений становится организованный А. Гутновым в Научно-исследовательском и проектном институте генерального плана г. Москвы, Отдел перспективных исследований, куда перешли А. Скокан и В. Юдинцев. Целью, выполненного Отделом Проекта детальной планировки центра Москвы, становится непопулярное до того бережное восстановление и лечение деформированной исторической ткани города. Практическим итогом работы А. Гутнова и его коллег оказывается Старый Арбат – «средовой» объект, ставший прототипом и предшественником пешеходных улиц многих российских городов.

С некоторым запозданием средовое вольнодумство проникает во Всесоюзный научно-исследовательский институт технической эстетики. Принесенная сюда усилиями консультантов Сенежской студии В. Глазычева, Е. Асса, А. Ермолаева средовая тематика оснащается лозунгами удобства, комфорта, эргономичности, технологичности, современности и эффективности.

С середины семидесятых годов упорные попытки практического использования средового подхода предпринимаются автором этих воспоминаний, организовавшим отдел экспериментального проектирования в Центральном научно-исследовательском институте экспериментального проектирования общественных зданий имени Б.С. Мезенцева (ЦНИИЭП им. Б.С. Мезенцева). В числе множества выполненных работ нереализованный до конца проект экспериментального жилого комплекса «Мещерское озеро» в Нижнем Новгороде.

Последним «адресом», по которому, в числе прочих, активно обсуждалась тема среды, была группа Перспективных проблем Союза Архитекторов СССР, созданная А. Гутновым и впоследствии возглавленная автором этого текста. Группа, объединившая многих ведущих теоретиков и практиков архитектуры тех лет (А. Иконникова, В. Глазычева, А. Кривова, Ф. Новикова и многих других), не всегда совпадавших во взглядах и суждениях, сыграла несомненную роль в воспитании профессионального мировоззрения тех лет, в которое была прочно встроена тема среды.

С середины семидесятых эта тема постепенно утрачивает остроту, внутреннюю энергию и внешнюю востребованность, которая и без того ощущалась слабо. Тем не менее, средовой подход не исчезает бесследно, но становится более конкретным и практичным. В адаптированном, смягченном виде, часто эпизодически и фрагментарно, осознанно или интуитивно, этот подход обнаруживается в высказываниях, оценках, диссертациях, других текстах, в проектах и постройках последующих лет.

Запоздалым отзвуком средовой тематики и, одновременно, признаком несостоявшегося к ней возвращения в краткий период перестройки стало появление в учебных заведениях специализации под названием «Дизайн архитектурной среды». Некоторая нелепость такой формулировки, дожившей до наших дней, как и растущая популярность средовой тематики, заставляют снова обратиться к понятию «среды».

Экологическое сознание шестидесятых быстро меняло отношение и к природе и к культуре. Пафос покорения, подчинения и преобразования природы вытесняется желанием беречь, сохранять, знать и не нарушать естественно сложившиеся законы. Перенос этих взглядов на культуру, культурный ландшафт занял не много времени. Новые взгляды на рукотворное окружение потребовали для этого окружения более нейтральное и емкое определение, чем «город», «дом» или «деревня». В итоге из словаря «мира природы» было успешно заимствовано слово «среда». Выбор этот как минимум указывал на предпочтительность сбалансированных отношений культурного и природного, на природоподобие мира культуры и его способность к самодвижению.

Вторым источником новых представлений стали книги Н. Виннера и Л. фон Берталанфи, посеявшие в головах студентов МАрхИ 1960-х зачатки системного сознания. Под влиянием этих представлений средовая тематика увязывается с темой расселения и выстраивается в единую картину, объединяющую все, что происходит в диапазоне от страны до дома.

Одновременно системные представления позволяют анатомировать культурное пространство, выявить элементы и связи, замкнутые, «целевые» пространства и транзитные, соединительные, позволяют обнаружить особую значимость связей и порядка связей или структуры, т.е. каркаса, скелета, определяющего устройство системного целого.

Третьим источником средовых увлечений были труды М. Бахтина, Ю. Лотмана, М. Гуревича, молодого А. Левинсона и их коллег. С их помощью было открыто и доказано прямое и непосредственное влияние культуры на окружающие нас предметы и пространства, а лежавшие в основании советского взгляда на город и мир идеологические догмы и функционалистские схемы были не столько опровергнуты (опровергнуть их было невозможно), сколько препарированы, нейтрализованы и лишены неприкасаемости. Культуроориентированность, использование энергии и потенциала культуры, становится одним из базовых принципов средового подхода.

Четвертым источником, вдохновлявшим средовой подход, оказались, ставшие сегодня классическими, труды трех американцев: К. Александера, Р. Вентури и У. Дженкса. Несмотря на то, что эти тексты носят концептуальный, манифестационный характер и повествуют о разном, их объединяло многое. Их героем становится не Город будущего, волновавший Э. Говарда и Ле Корбюзье, а реальный окружающий мир, его казалось бы не столь важные детали и подробности. Этот мир следует не менять, но осмыслить, принять и встроить в собственные представления. А поскольку это осмысление связано с погружением в современную культуру, возникает эффект движения архитекторов навстречу культурологам, напоминающий строительство того же тоннеля, но с другой стороны, со стороны среды.

Средовой подход не пользовался особой поддержкой, но и не сталкивался с запретами. Он существовал параллельно с официальной доктриной, стараясь не касаться и не задевать ее. Изначально средовые энтузиасты претендовали на области, оказавшиеся вне современной архитектуры и официального советского градостроительства. Таковыми были исторические города, их приходящая в упадок ткань, неразвитые, незавершенные участки нового города, его пустые и неорганизованные пространства. Рассуждения вчерашних студентов о среде начальникам и чиновникам казались родом безобидных чудачеств, хотя по существу являлись несомненной альтернативой господствующим представлениям, очевидно реакцией на быстро накапливающуюся усталость от типовой застройки типовых микрорайонов.

Город, одинаковый для всех, абсолютно предсказуемый и стерильный, искусственный, модернистский и функциональный, постепенно утрачивал привлекательность, что по сути означало запрос на смену ценностных ориентиров и профессионального инструментария.

Средовой подход обязан рождению не только литературе. Он был продуктом культуры тех лет, которые за неимением лучших названий, принято считать временем или эпохой рождающегося постмодернизма. В СССР, успевшем за полтора-два десятилетия больше других пострадать и устать от насаждаемых государством модернистских догм, их преодоление могло происходить лишь латентно и фрагментарно, от случая к случаю, движениями снизу, временами достаточно ощутимыми. Один из таковых случаев и был связан со средовым подходом в архитектуре, где идеологическое давление было менее ощутимо, чем, например, в изобразительном искусстве. По сути, средовой подход был попыткой возврата архитектуры в актуальную культуру, с которой она была насильственно разлучена в 1955 году Н. Хрущевым.

У постмодернизма не было, да и не могло быть общей и единой позитивной программы. Он был порождением зародившегося на Западе в конце шестидесятых протестного движения, приведшего к отказу от множества условностей, правил и догм. Постмодернизм реабилитировал массовую культуру и эклектичность, расширил арсенал выразительных средств, сделал возможным обращение к самым разным источникам от архаики до антиутопий, признал допустимость случайного, непредсказуемого, неожиданного и противоречивого. Все эти черты и особенности, труднореализуемые в случае работы с отдельным домом, вполне органичны в отношении среды, которой противопоказаны необъяснимые запреты и простодушный аскетизм.

Советская власть была убеждена, что знает, что нужно для счастья людей, и среда в число этих нужд не входила. Как не входило все то, что наполняло и определяло среду и ассоциировалось с реальной жизнью. Власть успешно преображала историческую ткань поселений, искореняла проходные дворы, закоулки, переулки и подворотни, боролась со стихийными рынками, уличной жизнью, торговлей с рук и неофициальным предпринимательством. И в тот момент, когда последние следы и редкие приметы буржуазности должны были окончательно исчезнуть, советская утопия рухнула.

В сменявших друг друга моделях: соцгорода, города Великой стройки коммунизма, Нового города, Образцового социалистического города, среде не было места. Ни трудовые будни, ни праздники с демонстрациями трудящихся в среде не нуждались, но именно отсутствовавшая в СССР среда, разнообразная, насыщенная, богатая и сложная, оказалась одним из самых убедительных аргументов в пользу капиталистического мира, с которым велась непримиримая борьба.

Эталоном и прообразом не просто среды, но среды благоустроенной, цивилизованной, привлекательной, воспетой литературой, театром, живописью и кинематографом, стала среда Парижа конца XIX века, созданная встречными усилиями власти в лице Османа и городского сообщества, объединившего представителей малого бизнеса, людей свободных профессий, служащих, интеллигенции (по-русски – разночинцев), всех тех, кто в СССР именовался мещанами и мелкой буржуазией.

Многие города мечтали, а иные продолжают мечтать завести свои Большие бульвары, Елисейские поля, открытые для всех публичные пространства с непрекращающимся движением и вечно бурлящей жизнью. Но Париж – не только Елисейские поля, это и уютные, безопасные жилые районы со своими небольшими магазинчиками, скверами и кафе, это целостный мир, в котором все взаимосвязано.

Черты сходства с этим миром до середины пятидесятых годов прошлого века обнаруживались и в российской действительности. До начала массового индустриального строительства облик страны определялся накоплениями прошлых времен. При этом предвоенная реконструкция Москвы и послевоенное восстановление, в отличие от событий двадцатых – начала тридцатых годов, опирались на вполне традиционные принципы и представления. Советская архитектура, вопреки риторике, немногим отличалась от архитектуры Испании, Франции или США тех времен, а строительство по индивидуальным проектам, даже в отсутствии частной собственности, позволяло сохранять уникальность окружения – важнейший признак средового присутствия.

Конец всему этому наступил с приходом типового проектирования и выморачиванием исторической застройки. Место среды и средового пространства, создаваемого самыми разными домами, заняли неорганизованные пустоты между домами и независимое от типовых домов благоустройство, иногда заполняемое продуктами дизайна.

К началу семидесятых, в период формировавшегося средового подхода, утопии и жесткие идеологемы стали вытесняться вполне прагматическими установками, в центре которых стоял «квадратный метр». В условиях нарастающего дефицита ресурсов метр жилья, место в школе и койка в больнице стали абсолютными ценностями, вытеснявшими все то, что пребывало в сфере идеологии, помимо них и рядом с ними.

Пространство между домами, заполнявшееся благоустройством по остаточному принципу, все больше напоминало некую темноту, и именно эту темноту старались заполнить адепты средового подхода. Среда в их понимании, хотя и претендовала на нишу, занятую благоустройством, но, в отличие от благоустройства, была не чем-то вторичным и дополнительным, не гарниром к главному блюду, а блюдом не менее важным, чем дома.

С самого начала ее осмысления среда предстала явлением двуслойным, предметно-пространственным. Если предметный слой был ближе области проектирования вещей и интерьера, то пространственный оказывался парадоксальным образом неотделим от градостроительства. В отличие от любого дома, видимого снаружи и располагающего внутренним пространством, среда, по сути, гигантский, непрерывный интерьер, охватывающий все поселение и наполненный множеством временных и постоянных предметов, деревьев, растений, скамеек, киосков, автомобилей, навесов, козырьков, витрин и т.п.

Предметный слой среды более чувствителен, изменчив и хрупок, чем пространственный, и именно на нем сосредоточено наше внимание, именно его состояние самым решительным образом влияет на оценки качества окружения. То, что пребывает под ногами, в «тактильной зоне», на уровне первых этажей, то что соотносится с нашим шагом и ростом, оказывается более заметным и важным, чем происходящее на уровне карнизов, а впечатления от предметов вполне сопоставимы по своей значимости с впечатлениями от открыточных видов туристических достопримечательностей. 

И если пространственный слой российской среды до середины пятидесятых годов удается сохранить или имитировать, то предметный слой, начиная с посленэповских времен, становится все более скудным; пространство постепенно лишается подробностей, частностей, деталей и особенностей, вносимых предметами. Восполнение дефицита и повышение качества предметного наполнения и было одной из целей средоформирования.

Прообразами, идеалами или моделями средовых состояний и ситуаций становятся театр и музей, а популярными методами предметного освоения пространства – театрализация и музеефикация, то есть заимствования приемов сценографии и музейно-выставочной экспозиции. Одной из самых ярких работ Сенежской студии был нереализованный проект «Пушкинской тропы», проложенной по арбатским переулкам, от Пушкинского музея на Пречистинке до Пушкинского музея на Арбате, вдоль которой размещались витрины с инсталляциями, места отдыха, памятные доски и т.п.

Уподобление обширному интерьеру, которое вполне непротиворечиво уживалось с ощущением планировочных, градостроительных корней среды, оказалось несколько неожиданным и выводило среду из-под влияния архитектуры, т.е. области проектирования отдельных домов со сложной технологией и сложными конструкциями. Градостроительное происхождение средового пространства открывается через особый, обратный общепринятому и привычному «инверсионный» взгляд на город, на планы и карты. Взгляд этот, о котором писал Б. Дзеви, можно назвать вывернутым или негативным. Манифестом, предчувствием, посланием из прошлого, подтверждающим догадки энтузиастов средового подхода, стал план Нолли, который не только уравнял в правах улицы и интерьеры всех храмов барочного Рима, но указал на особую значимость этих пространств.

Средовые пространства связаны друг с другом как принадлежностью конкретным людским маршрутам, цепям и сетям, так и иерархически, то есть подразделяются на главные и второстепенные, публичные, общедоступные и более закрытые и изолированные.

В отличие от отдельных зданий и сооружений, имеющих вполне определенное функциональное назначение, средовые пространственные единицы, вроде улиц и площадей, по своей природе многофункциональны, то есть с успехом обеспечивают и аккумулируют самые разные виды деятельности. Многофункциональность, решительно не предусмотренная ни типологическими, ни градостроительными нормами советского времени, практически выводила среду и любой средовой объект за пределы существовавшего «правового поля».

Если любой дом, даже самый крупный, можно сравнить с неким предметом, «теркой» или «огурцом», то средовой объект, если и получает прозвище, вроде «Плешки» или «Брода», то связано оно не с трудно читаемой формой интерьерного пространства, а с некими процессами и событиями. Средовые единицы и комплексы много чаще, чем отдельные дома, обнаруживают признаки градоподобия, сходства с городом, в них нередко угадываются «центр», «ворота», «главная улица», окраина и т.п.

К работе со средой оказывались вполне приложимы те техники и инструменты, что использовались для больших территорий, и главным из таких инструментов оказывается генплан, который, в отличие от плана отдельного дома, легко становящегося типовым, неповторим, сколько бы прост он ни был. Следствием обращения к генплану становятся четко выделенный коммуникационный каркас, зонирование, карты и схемы накладывающихся друг на друга функциональных слоев, границ, этапов реализации и т.п.

В отличие от своих конкурентов и оппонентов, средовой подход предпочитает не новое строительство, не тотальную зачистку и снос, но восстановление, реконструкцию, развитие, джентрификацию, а также решения и техники, которые сегодня принято называть инклюзивными, адаптирующими и интегрирующими. В основе средового подхода лежит утверждение, что пустых, чистых, лишенных памяти, мест нет. Каким бы слабым и трудноразличимым ни был бы голос места, он заслуживает внимания, и чем меньше таких голосов, чем они слабее, тем ценнее каждый. Память, дух места наполняют, организует его контекст, материальный, физический, и нематериальный, представленный топонимикой, легендами, обычаями, привычками, традициями, историей и планами на будущее. Вскрытый, развернутый контекст становится свидетельством и доказательством неповторимости и уникальности конкретного пространства.

Симпатии средового подхода принадлежали не вымышленному и новому городу, а реальному и старому. Если официальная практика сводилась к тому, чтобы разуплотнить исторический центр, окончательно разрушить границы землевладений, перенести в центр принципы свободной планировки, то средовая альтернатива предполагала, что в новых периферийных районах, на далеких окраинах должно складываться пространство, родственное тому, что существовало в центре. Забытый порядок землепользования, дореволюционные городские уставы, обеспечивающие формирование ткани города, городской среды, начинали вызывать все больший интерес. Если зародившееся почти одновременно со средовым, так называемое, «охранительное» движение было сосредоточено на защите и сохранении отдельных домов, то сторонники средового подхода полагали не меньшей, а, возможно, большей ценностью сам порядок, принцип формирования пространства и среды.

Изобретатели и адепты средового подхода испытывали смущавший их, но зато вполне объяснимый интерес к ансамблю. Несмотря на то, что ансамбли обычно представляются явлением высоким и парадным, а среда ассоциируется с низким и обыденным, их сходство несомненно и сводится к тому, что главным в обоих случаях является соединительное пространство. 

Ансамбли, как пространственные образования, представляют собой группу относительно независимых участников, согласившихся следовать общим правилам, вроде линий регулирования, и участвовать в создании и поддержании публичных пространств: дворов, улиц и площадей. Выполненные по единому проекту ансамбли – Сан Марко в Венеции, галерея Виктора-Эммануила в Милане или Верхние торговые ряды в Москве ощущались элитой средовых объектов, их высшей формой.

Среда, существовавшая не в советской реальности, но в представлениях немногих людей, ей сочувствовавших, не могла иметь заказчика, рассчитывать на финансирование и являться объектом реального проектирования. Достижим был лишь «подход», добровольно взятые на себя обязательства по расширению круга задач, стоящих перед архитектором, присутствие сверхзадачи, им самим поставленной, и ответственности за то, что происходит вне порученного ему дома.

В идеале средовой подход предполагал особую организацию проектирования и участие особого рода архитектора – профессионала, напоминающего земского или участкового врача, работающего на определенной территории и в интересах знакомого ему круга лиц. В отличие от широко распространенных и популярных в те времена магистральных архитекторов, специалист по среде оказался бы скорее «квартальным» или «уличным» архитектором. Его взгляд на мир должен был быть взглядом не только художника, но социолога, культуролога, внимательного аналитика и исследователя, увлеченного устройством, морфологией, физикой окружения и живущими в этом мире людьми.

Среда ощущалась и была процессом, то есть явлением незавершенным, складывающимся не единовременно, пребывающим в состоянии постоянных как циклических, так и необратимых трансформаций. Таким же процессом должно было стать средовое проектирование, содержанием которого становились бы непрерывная настройка и адаптация, точнее постоянные управляющие воздействия, опирающиеся на данные мониторинга. Спустя годы, нечто подобное стало называться проектированием и сопровождением «жизненного цикла».

Признаком средового подхода, его инструментом становится сценарий. Главными отличиями сценария от технологических заданий и функциональных схем, на базе которых проектируются дома, являлись гибкость, вариативность, а также иной способ описания ожидаемого результата, более сюжетный, напоминающий создание текста, доступного широкому кругу лиц. Переставая быть объектом жестких манипуляций, город и человеческое окружение становились объектом предпроектных исследований, изучения поведения людей, их склонностей, предпочтений, настроений и требований. С начала семидесятых годов в СССР начинают проникать слухи о зарождающейся на Западе «партисипации», о привлечении граждан к принятию решений, влияющих на среду их жизнедеятельности.

Полвека назад, в отсутствии практики опросов и обсуждений, мнения советских граждан могли быть лишь плодом воображения начальников и архитекторов, а учет этих мнений проявлением доброй воли. Тем не менее, в сознании поклонников среды стали возникать контуры проектных задач нового типа, требующих от архитекторов качеств посредника, «переводчика», специалиста по достижению баланса многих интересов групп и персонажей. В отсутствие стремления к такому балансу, как показывает практика уже нашего времени, партисипация едва ли бывает успешной.

Советская градостроительная доктрина не была расположена к средовым изыскам. Причиной средового кризиса, «синдрома открытых пространств», было отсутствие движущих сил, субъектов и агентов средообразования. Распределительная, страдающая от постоянного дефицита экономика, строго регламентируемая общественная жизнь не нуждались в высококачественной среде. Когда недвижимость принадлежала государству, когда вместо живых людей фигурирует абстрактный «советский человек», получающий «подарки строителей», среда становится имитацией, декорацией, внесистемным и случайным явлением. 

Пешеходный Старый Арбат очевидно не вписывался в советскую модель мира. Он генетически принадлежал другой, буржуазной культуре, другой несоциалистической экономике, но был крайне необходим тем, кто хотел бы выглядеть «как все». Пешеходные улицы, небоскребы Москва-Сити, микрорайоны – примеры характерных новаций и заимствований советского времени, строго ограниченных внешним сходством, техническими характеристиками лишенными социального, культурного и экономического содержания.

В начале семидесятых насыщенные магазинами участки улицы Горького, ныне Тверской, и знаменитый московский треугольник между ЦУМом, ГУМом и Детским миром, с нескончаемыми потоками покупателей, предлагалось соединить удобными защищенными от непогоды, отделенными от транспорта пешеходными путями. Ждать этого пришлось полвека.

II. Среда, инфраструктура, благоустройство

В дни полувекового юбилея средового подхода, после нескольких десятилетий почти полного о нем забвения, слово «среда» вновь обрело популярность. В нынешнем лексиконе чиновников, девелоперов, журналистов и обывателей немногие слова по частоте употребления сравнятся со «средой».

То, что работу по рекультивации или реновации российского пространства нынешние власти решили начать именно в эти годы, именно с больших городов и с темы, казалось бы не самой актуальной, объясняется не столько желанием быстро погасить гражданам давно накопившуюся задолженность по среде и благоустройству, сколько сменой политики и целевой аудитории. Важными становятся не только долговременные планы обеспечения доступным жильем и качественным здравоохранением, но «быстрые победы», впечатляющие не только местных жителей и обывателей, но туристов и приезжих.

Следствием политической природы средового бума стали его раскаты, доходящие до самых отдаленных и скромных по размеру поселений, где парки и тротуарная плитка еще недавно не были в числе приоритетов.

В старом европейском городе, в Венеции или Париже, среда становится одной из главных причин появления огромного числа туристов. В Москве и других городах, принимавших футбольный мундиаль 2018 года, произошло обратное: ожидавшийся наплыв туристов подтолкнул власти к проведению срочных безотлагательных благоустроительных и средоустроительных мероприятий. Политика быстрых побед, рассчитанная на эмоциональные реакции, не предполагает ни рациональное использование средств, ни их возврат, прямой или косвенный, ни сравнение вариантов решений, ни рассмотрение альтернатив, ни анализ полученных результатов. Гранитная плитка, почти мгновенно покрывшая центр столицы, на взгляд тех, кто здесь постоянно ходит и живет, стала вполне неожиданной.

Основные инициаторы второго пришествия среды оказались совсем не похожи на тех, кто присутствовал при рождении средового подхода. Демонтаж советских и постсоветских исследовательских и проектных институтов, отсутствие научной базы у учебных заведений, коммерциализация проектной практики привели к депрофессионализации средовой тематики. Новыми носителями знаний и умений оказались не низы в лице наивных архитекторов-энтузиастов, а представители могущественных и влиятельных верхов. Из области интеллектуальных изысканий и академических упражнений заботы о среде сместились в область практических интересов власти и бизнеса. 

Слово «среда» едва ли не впервые в отечественной истории начинает использоваться в официальных документах разного уровня, включая национальные проекты и программы, среда заняла устойчивое место в круге актуальных увлечений большого бизнеса и большой власти. Полузабытое понятие, извлеченное из узкопрофессионального лексикона, неожиданно оказалась встроенным в фундамент представлений о прекрасном и правильном мире, которые можно считать почти устоявшимися и официальными.

Подобно любой теме, приходящей сверху, тема среды лишается истоков и корней, становится внеперсональной, не связанной с людьми и именами, не обсуждаемой и не оспариваемой. Все, касающееся среды, представляется известным, очевидным, само собой разумеющимся. Особую привлекательность в глазах власти и бизнеса теме среды придают крайне востребованные сегодня черты современности и инновационности, не практике оказывающиеся следствием заимствований. Однако гораздо более важным и принципиальным, чем инновационность становится само обращение к теме среды, имеющей крайне дефицитный сегодня гуманистический оттенок и гуманитарный смысл.

За тем как мы одеваемся, что и где едим, где работаем и как развлекаемся внимательно следят сегодня не только культурологи, не только многочисленные маркетологи и риэлторы, старающиеся определить привлекательность и рыночную цену продукта, но экономисты и политики, изучающие динамику рынка и настроения электората. Удивляет то, что распространенные во многих странах исследования средовых предпочтений граждан, в России не популярны и, в лучшем случае ограничены выяснением интересов обеспеченной части общества. Среда в нынешнем понимании недвусмысленно отсылает к вдохновляющему всех примеру европейского города, природа которого, тем не менее, остается для многих загадкой. 

В России западные заимствования вполне уживаются с неприязнью и недоверием к их источнику. Заимствования оказываются особенно востребованы и популярны в моменты изменения жизненного уклада. Голландские одежда, мебель и архитектура при Петре I, американские заводы при Сталине, французские панели и английские микрорайоны при Хрущеве, сегодняшняя среда – явления одного порядка. Внешние признаки, атрибуты успеха и благополучия, видимое и зримое, и при Советской власти, и нынче, оказывается чем-то более ценным и значимым, чем обстоятельства, порождающие эти признаки.

окончательно упущено с появлением Градкодекса, отдавшего российское пространство во власть большого бизнеса и чиновничества. Последствия четвертьвекового господства этого альянса, в сочетании с обширным и тяжелым советским наследием, оказались столь впечатляющими, а разрыв между российским городом и его конкурентами на западе и востоке столь очевидным, что нововведения оказались неизбежными. Суть их сводилась к тому, чтобы изменения к лучшему не лишали бы бизнес и власть контроля над происходящим. 

За недостатком времен и иных ресурсов, вместо всеобъемлющей модели и новой стратегии, появились новые лозунги, самый популярный из которых касался среды. Понимание среды при этом не уточнялось, а обращаться к опыту полувековой давности нужды не было. Более того, среда устраивала высокой степенью своей неопределенности. В отличие от вводимого жилья или построенных дорог, среда счастливым образом неизмерима, эффект произведенных на среду затрат трудно определим, а значит любые неудачи исключены.

Нынешняя практика управления пространством избегает четких понятных критериев и оценок. Такие слова как «агломерация», «метрополия», «среда», «мегаполис», «аварийное жилье» и т.д. и т.п., казалось бы обозначающие физические реалии, лишены внятного смысла и напоминают род метафор. Среда становится сегодня понятием-зонтиком, под которым пребывает произвольно сужающееся и расширяющееся содержание со множеством интерпретаций и толкований.

Мало кто ломает сейчас голову в поисках определения среды, над раскрытием ее феноменологии, качественных и количественных параметров. В отсутствии всего этого сложившееся сегодня неотрефлексированное представление о среде приходится собирать из отдельных фрагментов и следов.

Первое, что вносит определенность в нынешнее понимание среды, это часто сопровождающий ее эпитет «городская», довольно четко фиксирующий границы, локализацию и качественные отличия. Этот эпитет очевидно содержит не только уточняющий, но и оценочный характер, то есть городская среда интуитивно представляется явлением более позитивным и ценным, чем негородская, сельская или пригородная.

Дальнейшее погружение в материалы, посвященные среде, показывают, что право на полноценную, качественную среду принадлежит, как правило, успешному большому городу, точнее его плотно застроенным и компактно организованным участкам. Следующий шаг, опирающийся на устойчивость конструкции, звучащей как «Жилье и городская среда», позволяет сделать два других уточнения: городская среда оказывается преимущественно связанной с жильем, а не с местами приложения труда или иными пространствами, а сами среда и жилье могут существовать порознь и вполне самостоятельно, то есть одно без другого может обойтись. В итоге сельские поселения, территории с низкоплотной, усадебной застройкой, которые не редкость и в российских городах, коммерческие, индустриальные, деловые, многофункциональные зоны остаются лишенными внятных средовых перспектив.

Внимание власти и бизнеса, административные усилия и финансовые ресурсы, адресованные абстрактному кругу средовых сюжетов, наконец, сами эти сюжеты не отличаются особым разнообразием. Самым ярким событием городской жизни последних лет стали гектары московских тротуаров, покрытые гранитом. Попытки назвать получившееся то модным словом «среда», то советским словом «благоустройство», которое ассоциируется с газонами и песочницами, – свидетельство понятийного хаоса.

Этот хаос становится еще более ощутим в связи с актуализацией слова «инфраструктура». Инфраструктура уступает по популярности среде и ассоциируется не столько с «быстрыми победами», сколько со скверными дорогами, транспортными проблемами и тяжелым состоянием сетей.

Инфраструктура, за некоторым исключением, продукт цивилизации, детище техники и сфера влияния инженеров. Среда принадлежит культуре и архитектуре как части культуры. И инфраструктура, и среда располагаются в одних ареалах, в пространстве между домами. Среда неразрывно связана с присутствием человека, инфраструктура к человеку безразлична и свободно выходит за пределы видимого и осязаемого, оставленного за средой. Инфраструктура, как следует из названия, пребывает «ниже» или «под», и читаться это может двояко. 

С одной стороны, инфраструктура ассоциируется с чем-то важным, но невидимым, вроде корней и фундаментов, которые действительно сходны с подземными инженерными сетями и тоннелями метро. С другой – инфраструктура может рассматриваться как условие обеспечения и поддержки жизненных процессов, и в этом значении выступать партнером и конкурентом среды. Следуя этой логике, среду можно обозначить как «субструктуру», надструктуру – нечто объединяющее видимые и зримые физические реалии, тесно связанные и успешно взаимодействующие с невидимыми, малозаметными, но предельно существенными.

Среда и инфраструктура успешно сосуществуют и дополняют друг друга, оставаясь относительно независимыми. В бразильских фавелах есть волнующая среда, но отсутствует современная инфраструктура. В советских городах, Тольятти и Набережные Челны, инфраструктура присутствовала, но признаки среды были малозаметны. Удачное сочетание среды и инфраструктуры – привилегия городов-лидеров, вроде Ванкувера, Сиднея или Сингапура.

Цель инфраструктуры – обеспечение безопасности, эффективности и комфорта. Среда – условие и результат жизнедеятельности в самом широком смысле и не предусматривает конкретного целеполагания. Инфраструктура стандартна, унифицирована, подчинена общенациональным и региональным правилам и нормам. Среда уникальна, ее облик регулируется правилами менее жесткими, часто нестандартными, которые опираются и на локальные традиции, и на меняющееся влияние моды. Инфраструктура безадресна и анонимна. Среда и средовые объекты разнообразны, часто отмечены именем собственным, имеют владельца, жильца, определенного клиента и покупателя. Инфраструктура беспристрастна. Среда дарит обширный спектр впечатлений и эмоций, от ощущения собственности, тождественности, причастности до восторга и удивления.

Инфраструктура движется и развивается сверху вниз, на основе общих представлений. Торжеством инфраструктуры становится опережающее развитие, когда сети и дороги проложены до начала строительства домов и именно они во многом определяют характер и облик средового пространства. Среда рождается снизу и движется от частного и малого, того, что заполняет клетки и поры сетей, что превращает нейтральные коммуникации в тихую жилую улицу или торговую, Оксфорд-стрит, Пятую Авеню и Невский проспект.

Среда соотнесена с местом, привязана к территории. Инфраструктура к месту безразлична имеет внетерриториальную, сетевую природу. Инфраструктура может осуществляться «под ключ», с начала и до конца. Среда формируется постепенно. Среда непрерывна, инфраструктура дискретна и четко иерархирована. Внешними, самыми сложными объектами инфраструктуры становятся генерирующие узлы и основные магистрали, ее нижний уровень представлен устройствами, вроде пешеходных переходов, велодорожек и уличных фонарей. Если среда ощущается непрерывной и труднорасчленимой, то инфраструктура отчетливо распадается на ряд слоев или специализированных систем, самыми упоминаемыми из которых становятся транспортная, инженерная инфраструктура, а также стоящая особняком социальная инфраструктура.

В компанию инфраструктур сегодня явно напрашивается климатическая и экологическая инфраструктура, все то, что входит в систему мониторинга и регулирования воздуха, воды, почвы и растительности. Поводом к этому становится растущее воздействие человека на климат и экологию не только внутри дома или города, но и далеко за их пределами. Климат открытых организуемых человеком пространств становится все более искусственным и инфраструктурным.

Не исключено, что в недалеком будущем из инженерной инфраструктуры выделятся и обособятся интеллектуальные сети, а воспитанная имя виртуальная дополненная среда займет место рядом со средой материальной.

Виртуальная инфраструктура, возможно, заменит очевидный разрыв, существующий сегодня, между группой технических инфраструктур и социальной инфраструктурой. Социальная инфраструктура принципиально отлична от транспортной и инженерной, строго говоря, не совсем «инфра», то есть не только скрыта, но вполне заметна и отчетливо предъявлена. Считается, что социальной инфраструктуре принадлежат сети объектов здравоохранения, образования и воспитания, торговли, общественного питания, бытового обслуживания, культуры, отдыха, спорта, а также сети административных учреждений, вроде МФЦ, почтовых отделений, отделений полиции и т.п.

Эти объекты делятся на массовые или стандартные и уникальные. Все они различаются по размерам, режимам функционирования и связаны отношениями подобия или дополняемости. Но главное, что эти объекты объединяет, – их публичность, то есть, в отличие от жилья или завода, они принципиально доступны, открыты и ориентированы на внешнюю аудиторию, на посетителей.

Объекты социальной инфраструктуры за исключением киосков, выносных витрин, летних кафе и тому подобному, размещены в домах на первых этажах, то есть на границах и за границами средовых зон, открытых публичных коммуникационных пространств. Между объектами социальной инфраструктуры и улицей возникают пограничные, промежуточные соединительные устройства или «клапаны», которые снабжены козырьками, навесами, портиками, аркадами, надписями, витринами, рекламой. Они включают вестибюли и торговые залы, становятся продолжением открытых пространств и компонентами среды, наподобие интерьеров римских церквей, показанных на плане Нолли.

Среда и инфраструктура не просто накладываются, но тесно переплетаются и друг в друга переходят. Местом этого перехода является благоустройство, точнее обработанная поверхность земли, с газонами, пешеходными путями и дорогами, под которыми лежат невидимые глазом инженерные сети, а вокруг которых разворачивается среда. Благоустройство, одновременно принадлежит среде и инфраструктуре и соединяет их не только физически, но и по смыслу, поскольку в равной мере является предметом заботы и инженера, и архитектора. 

При этом ни среда, ни инфраструктура не тождественны благоустройству, не сводятся и не заменяются благоустройством. Простая и понятная часть не может заменить сложное целое. Благоустроенные и расширенные московские тротуары замечательно дополняют историческую среду, но не решают проблемы стареющих сетей. Те же тротуары в новых районах, хоть и проложены над новыми коммуникациями, вовсе не гарантируют возникновения достойной среды.

Среда и инфраструктура объединены землей и зависимы от порядка землепользования или землеустройства. Эффективная инфраструктура и привлекательная среда возникают там, где земля уважаема, имеет внятные очертания и четкий статус, то есть принадлежит или общему коммуникационному пространству, или примыкающим к нему отдельным участкам.

В разные времена, в разных поселениях, городских и сельских, европейских и азиатских размеры этих землевладений, длина их уличного фронта колеблются в ограниченных пределах и отмечены удивительным сходством. Методом длительных проб и ошибок, человечество, похоже, нашло некий модуль, в основе которого лежит землевладение, необходимое для проживание одной семьи, способное обустраиваться и поддерживаться ее усилиями. Этот модуль, или базовая средовая единица, застроенная полностью или частично, тем или иным образом, то есть принадлежащая определенному морфотипу, прямо и непосредственно выходит в публичное коммуникационное пространство. Размеры таких землевладений, не препятствуют их разному использованию, размещению многоквартирных домов, небоскребов, церквей, мастерских и магазинов.

Активное средовое пространство результат сочетания коллективных усилий власти, отвечающей за инфраструктуру и индивидуальных, дискретных, точечных усилий отдельных инвесторов по освоению «размежеванных» лотов. Этот порядок, полностью разрушенный в эпоху социалистического градостроительства, не восстановлен по сей день. Заменой ему стало странное гибридное сочетание советских и новых рыночных правил.

По данным Росреестра на 1 января 2018 года государству принадлежит около 90% всех городских земель и более 70% земель сельских поселений. Если исходить из того, что земля в частной собственности и лучше обустроена, и лучше используется, чем земля государственная, то становятся понятны истоки средовых проблем. В сочетании с приватизацией основной доли жилого фонда страны и значительной части нежилой недвижимости, государственное владение землей означает сохранение разрыва между землей и домом, который на ней стоит. Понятную систему ответственности за состояние открытых пространств и среды в этих условиях сложно создать.

Государство в роли собственника земли, как правило, не склонно предъявлять претензии к себе. Ситуация не сильно меняется при передачи государственной земли в долгосрочную аренду или пользование. Неустойчивость отношений, избирательность правоприменения, постоянные изменения требований, рождаемых различными службами и ведомствами разного уровня, в сочетании с невнятностью правил землепользования и застройки, снижают интерес даже к той земле, на которой стоит дом, не говоря о примыкающих к дому пространствах. 

Отсутствие связи с землей и властных прав на землю сдерживают интерес и граждан, и бизнеса к серьезным и длительным вкладам, которые требует среда. Состояние среды самым непосредственным образом связано с невысоким качеством законодательной и нормативной базы землеустройства и землепользования, с низкой эффективностью налогового регулирования, использования земельной ренты и налога на недвижимость, несбалансированностью доходов пользователей и владельцев с расходами на поддержание окружения. И если склонить бизнес к заботе о среде трудно, но возможно, то обязать граждан и соседские сообщества активно заботиться о своем окружении сегодня намного сложнее.

Попытки размежевать постсоветский город, застроенный косо и криво поставленными домами не могли иметь успеха, но отказ от опережающего межевания новых или реновированных территорий на основе ПЗЗ не случаен. Строгое межевание, четкая пространственная дисциплина – принадлежность культуры землепользования, основой которой является собственность на землю, ощущение ценности земли, отсутствие пустот то, что К. Александер называл «подогнанностью», то есть исключающая потери, полная совместимость всех используемых участков или землеотводов.

Дом и квадратные метры сегодня, как и в советские времена, побеждают улицу и открытые пространства, Город Москва, а за ним и остальные проектируются и строятся как «города домов», а не «города улиц». Нынешние дома-кварталы с двором посередине, подобно их советским предшественникам, мало отличаются друг от друга, независимы от земли, на которой стоят и не несут особых обязательств в отношении окружения. Соблюдение красных и голубых линий не является нормой, то есть не открытые пространства задают облик и очертания домов, но дома определяют характер открытых пространств. 

Улица, площадь и среда, как и в застойные времена, не становятся предметом проектирования. Возникающие независимо от домов, в той или иной степени благоустроенные, открытые пространства не рассматриваются как предмет постоянных затрат и забот жителей, что порождает риски их стагнации или последующего использования под застройку.

За тридцать лет советской власти типовой дом, базовая единица пространства, вырос в длину и в высоту в разы. Сегодня этот рост продолжается. Попытки расчленить большие и сверхбольшие дома, имитировать их составленность из меньших частей и компонентов, успехов не приносят, гуманнее они не становятся, а средовые признаки в них не обнаруживаются. Рядом со сверхбольшими домами возникают сверхкрупные торгово-развлекательные центры, собирающие под одной крышей советский универмаг, дом быта и кинотеатр с буфетом. 

Главными арендаторами в этих центрах становятся сетевые ритейлеры, успешно вытесняющие уличную мелкорозничную торговлю и малый общепит. У огромных комплексов и домов-гигантов, как и у их советских предшественников, нет конкурентов и альтернатив. Они универсальны и возникают в средних и малых городах, там, где основания для их появления, как и предпосылок интеграции в существующую среду, не было и нет.

Параллельно с большими домами, следуя все той же советской модели, вместо локальных систем энергоснабжения, теплоснабжения, мусоропереработки и т.п. продолжают развиваться крупные ТЭЦ и огромные мусоросжигательные заводы, сложные, небезопасные, затратные в строительстве и эксплуатации, порождающие многие километры ненужных сетей и перемещений.

Социалистическое градостроительство не знало тонкой, внимательной, деликатной и осторожной трансформации, предпочитая тотальный снос и новое строительство по универсальной схеме. Спустя почти тридцать лет в абсолютно иных условиях вновь возникают гарантирующие успех отвлеченные средства решения всех проблем. Но если советские утопии были прямым продолжением государственной идеологии, то нынешние схемы – прямое отражение интересов большого бизнеса. 

Популярные идеи эффективного использования земли и компактного, плотного города не предполагают альтернатив. Но чем компактнее город, тем нужнее дачи и коттеджи, тем обширнее пригороды, организация и благоустройство которых сегодня не рассматриваются и не оцениваются. На практике, исключающей в наши дни появление новых крупных городов, призыв к компактности означает появление бескрайних многоэтажных образований в случайных местах, и, в первую очередь, на периферийных территориях, следствием чего становится неестественное «кратерообразное» или «воронкообразное» зонирование и обширные некомпактные пригороды с ИЖС.

Желание сократить вновь застраиваемые земли и строить только многоквартирные дома по меньшей мере странно, поскольку Россия явно не обделена земельными ресурсами. По удельным показателям земли на душу населения больше только в слабозаселенных, но вполне успешных Канаде и Австралии. При этом земель поселений, которые приходятся на одного россиянина существенно меньше, чем в малоземельных странах Европейского Союза. 

В Большом Нью-Йорке, на едва ли не самой плотнозаселенной территории США, на жителя приходится больше земли (около 920 м²/чел.), чем в среднем по всем поселениям РФ (около 840 м²/чел.). Большой новый дом и большой город неожиданно становятся главными героями современной градостроительной доктрины, последовательно не признающей естественности средового разнообразия, к которому упорно стремятся российские граждане.

Совершенное окружение – результат баланса частного и общих интересов, договоренности между верхом и низом, итог действия общих для всех правил. В соответствии с этими правилами задачей верхов становится создание и поддержание инфраструктурного каркаса, который заполняется усилиями снизу. Этот порядок, несмотря на его кажущуюся простоту и естественность, достигается далеко не просто. Отсутствие инфраструктуры, видимый хаос подмосковных коттеджных образований – результат очевидной недоговороспособности отдельных частных застройщиков. Средовой дефицит районов массовой индустриальной застройки- результат доминирования воли верхов и взгляда сверху.

Порядок, сложившейся в европейском городе, знавшем городское право, – результат долгой эволюции средового поведения жителей, постепенно и поэтапно делегирующих свои права на более высокие уровни, представляющие интересы все большего числа людей, представителей малого и среднего бизнеса. Именно эти люди и их потомки, члены соседств и участники бизнес-корпораций – основные субъекты и потребители среды, их усилиями создавались и поддерживались традиции самоуправления и саморегулирования, институты соседств, муниципалитетов и корпораций, без которых существование среды невозможно.

Культурное пространство России складывалось противоположным путем: сверху вниз, что было следствием и причиной отсутствия городского права и навыков самоуправления. Градостроительная активность Петра I и Екатерины II, жесткие регламенты николаевского времени способствовали инфраструктурному развитию, но скорее подавляли, чем развивали средовую активность. Признаки формирования среды стали ощущаться с началом Земской реформы, с развитием промышлености и торговли. В советские времена вновь вернулась убежденность, что власти лучше знают, что нужно народу, который как оказалось, быстро научился с благодарностью принимать подарки строителей. 

Эта убежденность жива и по сей день. Единственным значимым изменением политики власти оказалась поддержка и приглашение к партнерству большого девелоперского бизнеса. При этом влияние органов местного самоуправления, соседств, малого бизнеса на окружение остается почти не заметным. Примером сложных отношений верха и низа стали истории с так называемой точечной застройкой, когда власти, в нарушение ими же ранее установленного порядка, вдали от улиц и магистралей, внутри сложившейся застройки, к которой люди успевали привыкнуть, производили отвод под новое строительство.

Самый заинтересованный в развитии среды, самый массовый российский инвестор оказался не самым подготовленным и влиятельным, и доверять ему использование его же налоговых выплат, как и признавать за ним право на публичное пространство, никто особенно не собирается. В утешение ему предоставлены интернет-ресурсы и публичные сервисы, предполагающие возможность высказываний. Эти и другие формы, заимствованные из зарубежных практик на российской почве оказываются бессмысленными в силу очевидной неспособности к диалогу обеих сторон.

Результатом исключения из процессов средообразования муниципалитетов, соседств и малого бизнеса становится попытка властей самостоятельно заполнить средовой вакуум. Желание походить на города-конкуренты, мгновенно обрести то, на что другие затрачивают столетия и десятилетия, породило волну нынешней благоустроительной активности.

Внешне эта активность напоминает государственные программы джентрификации, которые проводились в центрах стагнирующих американских городов в начале шестидесятых. Начавшийся поле войны исход среднего класса из центра большого американского города в благоустроенные пригороды привел к резкому разрыву между разными средами, который старались сгладить и преодолеть. Смысл джентрификации заключался в запуске процесса обновления, реабилитации, повышения качества среды городских центров совместными усилиями государства, местных сообществ и бизнеса всех уровней, оздоровления социальной атмосферы, капитализации фондов, создание налоговой базы для возврата вложенных средств. Характерными признаками джентрификации становится преображение первых этажей, появление малых скверов и площадей с городской скульптурой, устройства для маломобильных и т.п. 

К негативным последствиям джентрификации принято относить вытеснение малоимущих. В отличие от джентрификации, проводившейся в контакте с местными сообществами и касавшейся очевидно депрессивных районов, российские средовые инициативы предпринимаются в относительно благополучном центре столицы. Если целью джентрификации становилось выравнивание средовых качеств города, то забота об относительно обустроенном центре повышает риски увеличения и без того ощутимых различий. 

Неясность последствий и последующих шагов, фрагментарность акций, государственное финансирование без привлечения иных источников, сближают средовые акции не столько с джентрификацией, сколько с подарками советских строителей, достававшиеся избранным.

Фактическое сужение круга субъектов средоформирования и пространственного развития дает власти возможность перейти к прямому ручному управлению по месту и обстоятельствам, без раскрытия стратегических целей и разъяснения конкретных решений, без анализа и оценки результатов. Нынешней попытке отказа от генплана как обязательного к исполнению стратегического документа, предшествовал отказ от проекта детальной планировки и проекта застройки – документов, содержащих пространственные решения, критически важные для судеб среды. Не менее популярна и практически реализована идея отказа от научного предпроектного обеспечения, роль которого при работе со средовыми реалиями, социальными структурами, с культурным и пространственным контекстом особенно значима.

Централизация и жестокое регулирование неминуемо приводят к делению задач на приоритетные и все остальные. Средств и внимания на всех никогда не хватает, а потому среда из явления непрерывного и целостного превращается в ряд нестыкуемых эпизодов и частей. Популярное сегодня деление российской экономики на белую, серую и черную вполне применимо к среде. К белой зоне можно отнести относительно благополучные пространства, организованные и поддерживаемые совместными усилиями власти, бизнеса и общества. Это центры городов, районы новостроек, огороженные коттеджные поселки и т.п. К серой зоне относятся как минимум два рода мест. 

Это неблагоустроенные пригородные территории, окраины малых и средних городов, множество полусельских поселений, жители которых нерегулярно платят налоги и зачастую заняты в приусадебной, домашней или «гаражной» экономике. Эти среды, маргинальные, плохо управляемые и неуправляемые, не пользуются поддержкой властей, не вызывают особого интереса у бизнеса, складываются и выживают вполне самостоятельно. К другой части серой зоны можно отнести депрессивные районы советской массовой индустриальной застройки, с трудом поддерживаемые усилиями местных властей. Жители этих мест обнаруживают обычно вынужденную пассивность и терпимость, безразличие к судьбе этих районов, и склонность к бытовому вандализму. 

К черному сегменту относятся брошенные и забытые деградированные поселения, промышленные предприятия, сельскохозяйственные земли, нерекультивированные территории разработок и т.п. Принципиальной чертой этих мест становится отсутствие признаков субъектности, то есть ответственных лиц, пользователей и владельцев.

Серые и черные средовые сегменты неизбежны в любом городе и в любой стране, но важны их размеры и соотношения с белой средой. Ситуация нормальна, если белое доминирует, а серое и черное уступают ей в размерах, доминирование неблагополучных зон не может не вызывать тревогу.

III. Среда и зонирование

Средовая действительность или средовая парадигма в значительной мере определяется типологией средств и их распределением в пространстве, то есть зонированием и землепользованием, тем, что фиксируется, в соответствии с Градкодексом РФ, Правилами землепользования и застройки (ПЗЗ). ПЗЗ конкретны, принадлежат определенной территории и, как правило, отражают реальное соотношение сил различных субъектов средообразования, к которым принято относить власть разных уровней, бизнес, большой и малый, и общественные структуры от общенациональных до местных.

Заимствованные из практики стран с рыночной экономикой, ПЗЗ сосуществуют с генпланом, хорошо известным и в советские и досоветские времена. Советский город был прост и одинаков, и его главным застройщиком и субъектом формирования было государство, которому для соблюдения пространственного порядка вполне хватало генплана. С появлением новых участников градостроительной деятельности в лице бизнеса, застройщиков, девелоперов, инвесторов, возникла необходимость документа, определяющего судьбу конкретного участка. Генплан при этом неминуемо теряет часть полномочий, теоретически становясь документом стратегическим, обеспечивающим пространственную целостность, преемственность и последовательность конструктивных воздействий. 

У каждого субъекта средоформирования и градостроительной деятельности в целом есть свои интересы, предпочтения и обязательства. Общество, как правило, настроено консервативно и стремится к сохранению своей среды, к защите сложившегося и привычного состояния. Бизнес динамичен и расположен к новациям. Задача власти сводится к достижению баланса интересов. В нынешней практике более защищенными оказываются интересы крупного бизнеса. Такой бизнес склонен к радикальным преобразованиям, не готов всерьез учитывать общественный интерес и мириться с ограничениями, которые, обычно, содержат генпланы и ПЗЗ. 

Восстановление баланса интересов, превращение генплана и ПЗЗ в эффективные инструменты регулирования, их адаптация к постсоветским реалиям требуют времени и понимания того, как устроены культурное пространство и среда, каковы закономерности их формирования. Развитые, сложившиеся системы зонирования базируются на средовых характеристиках, которые принято делить на пространственные, они же «физические» и функциональные, определяющие содержательное наполнение и характеристики пространств.

Физические параметры, в первую очередь, отражают эффективность использования, то есть плотность заполнения участка земли, число людей и количество обустроенных квадратных метров на единицу площади. Все известные типы сред располагаются в регистре от сверхплотных, встречающихся в особых, узловых точках крупнейших городов, до предельно разреженных, малонаселенных территорий. Шкала плотностей, принятая в разных странах, в разных системах и документах, содержит ряд градаций. При этом каждой из градации соответствует один или несколько морфотипов, которые могут фиксировать средний размер участка, процент застройки, требования к размещению объемов, отношения к красным и голубым линиям, обязательства перед соседями и т.п. 

В пределах исторических поселений, зон охраны и охраняемых ландшафтов правилами зонирования могут предписываться и иные ограничения, касающиеся, например, используемых материалов, цвета стен, уклона кровель, размера окон и т.п. Эти и другие, частные и общие, физические характеристики обычно объединяются в некие группы, «парадигмы», отождествляемые в публичном сознании с «городским», урбанизированным, или негородским, «сельским», ландшафтами, с разными состояниями, образующими линейку сред.

Сущность этих сред становится еще более понятна в системе «обратного отсчета», при взгляде экологически-ориентированным, когда качество среды определяется ее соотнесенностью с природой. Тогда на одном полюсе, в условиях плотной застройки, воздух, земля, вода и свет оказываются предметами искусственного происхождения и любое дерево требует не меньшей заботы, чем комнатное растение, а на другом, напротив, полагается жить в гармонии с естественным природным окружением, руководствуясь принципами невторжения, рекультивации нарушенного и восстановления утраченного. При этом пространством гармонии природного и культурного компонентов становятся пригороды, территории с низкоплотной застройкой, где присутствие людей не оказывается опасным и разрушительным, где природа способна быстро восстанавливаться и воспроизводиться.

У российского обывателя, добывающего знания о будущем из соцсетей и медиаресурсов, может сложиться ощущение, что борьба города с деревней, урбанизма с дезурбанизмом, начавшаяся в России около ста лет назад, наконец, завершилась полной победой города и урбанизма. То обстоятельство, что все большее число соотечественников оказывается горожанами, да еще и жителями большого города, оценивается как нечто несомненно позитивное. Жизнь в большом городе приобретает характер неизбежного и универсального блага. 

У российского обывателя, добывающего знания о будущем из соцсетей и медиаресурсов, может сложиться ощущение, что борьба города с деревней, урбанизма с дезурбанизмом, начавшаяся в России около ста лет назад, наконец, завершилась полной победой города и урбанизма. То обстоятельство, что все большее число соотечественников оказывается горожанами, да еще и жителями большого города, оценивается как нечто несомненно позитивное. Жизнь в большом городе приобретает характер неизбежного и универсального блага. Жизнь за пределами такого города становится печальной необходимостью, с которой некоторое время придется мириться. Собственным существованием, своими представлениями и заботами урбанисты ставят точку в споре с теми, кто еще недавно полагал, что большой город, в том числе российский, не только решение, но и источник многих проблем.

Официально горожанами считаются 75% россиян, что формально сближает Россию с наиболее развитыми странами мира. Но что стоит за этими цифрами, где проходит граница между городом и негородом, что есть современный российский город? – эти и многие другие вопросы остаются без ответа. Власть и бизнес упорно стараются не замечать ни деревни, ни пригорода, плохо понимая, что с ними делать, и фактически признавая тем самым реально существующий разрыв между городским и негородским мирами. Поскольку ясные представления о том, как этот разрыв преодолеть, отсутствуют, все надежды связываются с городом. О деревне проще забыть или решить ее судьбу по-большевистски, быстро и просто, путем ликвидации и сжатия.

Между тем реальная, состоявшаяся ликвидация различий между городом и деревней произошла не в итоге урбанизации и переселения деревни в город, но через их сращивание, через развитие особой, промежуточной, соединительной ткани, именуемой пригородом. Американская и канадская субурбия, города-спутники и малые города Европы вбирают основное население, становятся пространством благополучного и устойчивого существования среднего класса. Процесс урбанизации, каким его знали почти столетие, постепенно трансформируется в процесс обеспечения инфраструктурного равенства, действительного преодоления различий в доступности благ. 

Деревенский дискомфорт, необеспеченность самым необходимым, постепенно уходят в прошлое, перестают быть побудителями к переезду в город. Более того, негород или пригород становятся все более привлекательными и для наших соотечественников, делающих свой выбор даже в отсутствии необходимого инфраструктурного обеспечения, предпочитающих в первую очередь другой тип среды и иной образ жизни.

Регуляторами этих процессов могут оказаться все чаще упоминаемые «стандарты благополучия», которые способны заменить отсутствующие советские граднормативы и введение которых обсуждается не один год. Стандарты благополучия, в отличие от нормативов и стандартов благоустройства или инфраструктуры, являются ориентирами, определяющими гарантированный государством достойный уровень медицинской помощи, образования, социальной поддержки и т.п. Сам факт обсуждения стандартов благополучия означает признание возможности выбора образа жизни и соответствующего типа среды из некоего множества. Если при советской власти считалось, что все дети ходят пешком в расположенную рядом школу, то сегодня кто-то продолжает ходить пешком, кого-то отвозят родители, кого-то школьный автобус, кто- то остается в школе на 5 дней, кто-то на полгода, а кто-то учится дистанционно, кто-то занимается в государственной школе, кто-то в частной, но в каждом случае получение базовых знаний и навыков должно быть обеспечено.

Происходящее сегодня в России нельзя назвать урбанизацией. Движение идет не только из села в город, но из мест менее привлекательных в более привлекательные. Местами исхода, наряду с депрессивными селами и стагнирующими малыми городами, оказываются большой и средний города, жители которых все чаще предпочитают близкий и даже дальний пригород. Именно этот, казалось-бы очевидный факт упорно игнорируется российскими урбанистами и российским застройщиком, симпатии которых принадлежат большим домам в больших городах. 

То, что эти большие дома из советских свободно разбросанных ящиков превращаются в плотно стоящие коробки без крыш, дела не меняет, налицо, как и в прошлом, предпочтение однообразия – разнообразию и одного решения – разным решением разных сред.

Терминами «городская», «сельская», «пригородная» описывается прежде всего физическое состояние разных сред. Содержательные отличия сред вытекают из осуществляемых видов деятельности и порождают очевидное деление среды на жилую и нежилую. Все, что относится к «нежилому», то есть к «коммерческому», «производственному», «деловому» сегментам, выделилось из единого в прошлом жилья, поскольку представляло нечто динамично и быстро развивающееся, трудно умещавшееся в стенах жилого дома. Конкуренция и сотрудничество, сближение и разделение видов деятельности и средств их обеспечения сосуществуют постоянно

Разные типы сред интенсивно взаимодействуют, переплетаются и влияют друг на друга, оставаясь принципиально отличными. Все большее число людей предпочитает пребывание в двух равнодоступных средах, например, жить в пригороде, а работать в городе. Жилье традиционно консервативно, его параметры меняются медленно, люди и сегодня продолжают успешно пользоваться домами, построенными много веков назад. Промышленность и торговля, коммерческая среда меняются много быстрее. Жилье – продукт локальной культуры, зависимый от места и местных условий. Бизнес и его среда живут во времени, следуют, в первую очередь, новым тенденциям и трендам.

И жилая и нежилая среда организуются по горизонтали и вертикали, от малых структур до все более крупных, охватывающих всю страну. Территориальные сообщества жителей от небольших соседств до страны в целом, отличаются устойчивыми параметрами и четкой пространственной локализацией. Коллективы рабочих, служащих, учащихся, объединенные местами приложения труда, куда более подвижны и изменчивы. Процесс взаимного обмена, сотрудничество жилой и нежилой сред не всегда носит сбалансированный характер. На протяжении семи десятилетий советской власти жизнь и жилая среда были подчинены интересам производства. Пространство страны и отдельных поселений состояло из двух жестко связанных компонентов – производственного и жилого. 

Замкнутые производственные коллективы, размещенные рядом с предприятием, были обязаны ему жильем, продуктами питания, местами в детском саду и койками в больнице. Созданные таким образом моногорода, колхозы, совхозы, индустриальные районы являлись фундаментальными единицами советского пространства. Выход таких единиц во внешний мир, их обмен друг с другом и внутренний обмен практически заменялись распределением, строго регламентируемым и регулируемым. Общество, производство, социально-пространственные образования предпочитали исключительную изолированность, герметичность, символами и обеспечением которых были бесконечные заборы и проходные.

Жесткая зависимость, прямая связь жилья и места приложения труда, потребления и производства не могли не уступить место более сложным отношениям. Новый жизненный уклад сделал жилье независимым от производства, изменил облик обеих сфер. Стали отчетливо обнаруживаться ранее подавленные или отсутствовавшие черты и компоненты пространства. Более заметные, радикальные изменения происходили в сфере производства и распределения, в области коммерции, промышленности и торговли. Если при советской власти места приложения труда просто отбирали у жилья многие принадлежащее ему функции, вроде обеспечения продуктами питания, воспитания детей, коллективного отдыха, то сегодня такие формы «социализации» мест работы приобретают характер полезных опций. 

Советская мечта о стирании граней между физическим и умственным трудом постепенно становится реальностью. Условия труда, среда в которой пребывает конторский рабочий, и среда, окружающая тех, кто работает в сфере услуг и на производстве, избавляются от драматического несходства прошлых лет. Неизменными остаются принципиальные отличия: жилая среда консервативна, стремится к традиционности и меняется крайне медленно, нежилая среда подвержена регулярным изменениям, открыта к обновлениям и новшествам. Нормой для тех, кто может позволить себе любой каприз, оказываются жилой дом с фронтоном и колоннами и офис в хай-теке.

В индустриальном городе Тони Гарнье, соцгороде и моногороде советского времени производственные территории, все, что связано с производством, занимало едва ли ни больше места, чем жилье. Сходным было и состояния дел на транспорте, где основное внимание уделялось перемещению грузов, а не людей. Сегодня в пределах поселений, то есть без учета сельхозземель, территории лесхозов и месторождений, соотношение быстро меняется в пользу жилья и тех мест приложения труда, которые интегрированы в жилую среду.

Жилье привязано к месту и расположено к образованию самоуправляемых социально-пространственных единиц, соседских общин и муниципалитетов, связанных по вертикали и горизонтали. Жилая среда и в традиционном и в нынешнем понимании – это не только дом или квартира, но и их обширное сопровождение. Все то, что связано с воспроизводством человека, человеческим капиталом, со здравоохранением, образованием, социальным обеспечением менялось по мере движения российского обывателя от койки в общежитии или казарме к «углу», затем к комнате в коммуналке и далее к собственной малометражной квартире в панельном доме. 

Нынешний собственник квартиры или дома оценивает не только их внутренние параметры и свойства, но и то, что разворачивается за входной дверью, его представления о жилье существенно расширились, охватив принадлежащие области устройства инфраструктуры и среды.

В мире, где важнейшее место занимает пригород, жилая среда делится не столько на городскую и сельскую, сколько на среду коллективных домов с квартирами на «этажах», и среду домов индивидуальных, стоящих на земле, имеющих выход на улицу. Каждая из сред предполагает свой образ жизни, имеет свои корни и свои источники. Индивидуальный усадебный дом даже спустя десятилетия после революции оставался в России главным типом городского и сельского жилья, не знавшим принципиальных отличий. 

Индивидуальный дом остается базовым типом и в странах англосаксонского мира. Коллективный дом, населенный множеством многодетных семей, не всегда друг с другом связанных, – явление гораздо более позднее, а многосекционный дом с небольшими малогабаритными квартирами и вовсе продукт континентального европейского модернизма и левых настроений ХХ века.

Коллективный дом и коммунальный быт были важнейшими инструментами воспитания советской властью «нового человека», не связанного с землей и не испытывающего той тяги к земле, что была столь характерна для жителей крестьянской России.

Сегодня квартира в многоквартирном доме превратилась в товар, крайне выгодный для продавца, делающий покупателя все более зависимым от условий, диктуемых на этот раз бизнесом. Господство бизнеса в той области, что теоретически должна контролироваться государством, породило сегодня ряд проблем, одной из самых острых оказалась проблема обманутых дольщиков, с которой практически не сталкиваются владельцы собственных домов. За пределами РФ, в странах Евросоюза, США, Канаде и Австралии индивидуальный дом, построенный по индустриальной технологии или доставшийся от прежних времен, остается самым доступным и желаемым типом жилья. 

Генетическая память о таком доме, стремление стать обладателем именно такого дома, характерны для всего большего числа россиян. Собственный дом на собственной земле – это и выбор российской элиты, создавший по всей стране свои «рублевки», четко указывающие вектор развития качественной недвижимости.

На смену обветшалому, лишенному необходимых современных удобств дому, где доживают старики, где обитают самые бедные и незащищенные, приходит новое поколение индивидуальных домов. Эти дома, возводимые полукустарными методами, часто самими владельцами, полупрофессионально или непрофессионально, без какой-либо поддержки властей, безнадзорно и по серым схемам, в режиме «самостроя», – свидетельство непреодолимого желания людей жить так, как жили дедушки и бабушки, как живут за границей. Почти половина ежегодно возводимого в РФ жилья принадлежит именно этому типу и этой категории. При этом, число девелоперских проектов в сегменте ИЖС или проектов, относительно качественно и профессионально сделанных, ничтожно мало. 

Индустрия малоэтажного строительства, набравшая в современном мире огромные обороты, в России практически отсутствует. Индивидуальное строительство остается пасынком в глазах властей и опасным конкурентом в глазах крупного бизнеса. Легко представить, что при минимальной поддержке государства кредитами и землей, при освоении индустриальных технологий объемы ввода индивидуальных домов, не в пример квартирным, начнут быстро расти. Легковозводимые, энергоэффективные усадебные дома в среднем существенно дешевле квартир и в строительстве и эксплуатации. 

Стоимость таких домов застрахована от падения за счет связанности с землей, с ценой земли, а расходы на эксплуатацию и заботы об их состоянии дело жильца, привыкшего к ответственности. (Речь, разумеется, не о несчастных обладателях ветхих и аварийных строений, мечтающих о квартире, как об избавлении от бед. Впрочем, мечты эти легко опровергаются судьбами тех, кто оказался в аварийных и ветхих квартирах.).

Жизнь в квартире сопряжена с большими рисками, большей зависимостью и непредсказуемостью. Предвидя эти риски, российские девелоперы упорно избегают разговоров о жизненном цикле многоквартирных домов. Проблема такого дома в том, что цена квадратного метра с момента продажи, подобно цене автомобиля, будет неуклонно падать, а расходы на ремонт, поддержание и эксплуатацию в связи со старением дома и изменением тарифов, будут расти. 

В условиях снижения доходов жильцов, в отсутствии интереса застройщиков и коммунальщиков повышать энерго- и ресурсоэффективность жилья, то есть повышать его себестоимость либо тратиться на ремонт, при ограниченных возможностях государства по датированию эксплуатации и сдерживанию цен на энергоносители, многоквартирный дом не может рассматриваться в качестве универсальной и успешной модели. 

То, что было изобретено в СССР, ожидавшим со дня на день прихода коммунизма, в условиях рынка оборачивается для собственников квартир растущим и тягостным обременением. И первым это бремя почувствуют жители многочисленных многоэтажек семидесятых, восьмидесятых годов постройки, реновация, ликвидация или реконструкция которых будет гораздо сложнее и хлопотнее, чем работа с пятиэтажками. Поскольку заботы граждан в какой-то момент могут стать заботами власти, самое время задуматься если не о полной смене модели, то хотя бы, о частичном изменении политики в строительной отрасли, о постепенном восстановление баланса не только между домом и квартирой, но и между разными типами среды внутри национального пространства.

Спор между домом и квартирой, соперничество между средами, выяснение того какой тип дома лучше и правильнее, лишены смысла. Каждому типу жилья принадлежит свое место и проблемы возникают лишь когда любимый властью и девелопментом многоквартирный дом оказывается на месте усадебного и индивидуального, или когда рядом с одноэтажным домом появляется семнадцатиэтажный и конфликт между домами превращается в конфликт жителей и средовой конфликт.

За годы советской власти была полностью разрушена или деформирована культура общежития и соседских связей, культура пространственных отношений граждан. В отличие от гитлеровской Германии, поддерживавшей культ семьи и выстроившей партийную структуру на базе успешно контролируемых соседств, основой советского партийного и жилищного строительства были производственные коллективы, что отчетливо указывало на место, отводимое семье и соседству.

Десятилетия коммунального быта, жизнь в коммунальных квартирах воспитали и чувство безответственности в отношении окружения и характерную атмосферу агрессии. Эти настроения выплеснулись сегодня из стен коммуналок на лестницы, где принято держать разный хлам, и во дворы, где развернулась борьба за парковочные места. Культура соседств, создававшаяся веками, формировавшаяся в России особенно мучительно и долго, восстанавливается гораздо медленнее, чем культура предпринимательская, культура бизнеса и деловых отношений. 

Если появлению относительно нормальных отношений в бизнесе предшествовали лишь несколько лет бандитского дележа и криминальных разбирательств, то гораздо более многочисленная масса соседей почти три десятилетия не может сколь-либо существенно продвинуться по пути саморегулирования. При отсутствии или неэффективности соседских связей и сообществ, в ситуации неорганизованности и слабости жителей большого дома, сфера ЖКХ и судьба жилой среды ими по сути не контролируется.

Не более успешно складываются соседские отношения в растущих пригородах, не столь интересных власти и бизнесу. Признаком очевидного недоверия друг к другу, недоговороспособности владельцев коттеджей становятся огромной высоты и протяженности глухие заборы, между которыми нет места даже для нормального проезда.

Благоустройство пригородов в государственной повестке сегодня практически отсутствует, как отсутствуют и ограничения размеров жилых «муравейников», то есть требования, следование которым могло бы создать социальную и пространственную основу для возникновения соседств. Реакцией на средовой хаос со стороны состоятельного меньшинства становится появление огороженных и все более изолированных от окружения воротами, шлагбаумами и заборами анклавов, напоминающих те, что популярны в Южной Африке и Латинской Америке

Соседство – институт, объединяющий людей. В странах, культивирующих этот институт, принято поддерживать присутствие в соседствах представителей разных имущественных групп и людей, владеющих жильем на разных основаниях – собственников, коммерческих арендаторов и тех, кто получил право на социальную аренду. Соседства не безграничны. Верхние пределы их численности определяются самой природой самоуправления, основанного на прямых контактах лиц, знакомых друг с другом. Соседства неформальны и эффективны только в том случае, если предполагают доброжелательность и отзывчивость, уважение прав участников, готовность к взаимопомощи и коллективным действиям. Чем теснее и плотнее живут соседи, чем большее имущество пребывает в совместном пользовании, тем сложнее управление средой и ее устройство, тем значительнее роль соседства в жизни каждого.

Соседство не универсальный институт. Альтернатива соседству – внешнее управление, практикуемое в общежитиях, гостиницах, апартаментах, и признаки такого управления присутствуют в любом жилье. Просто у многоквартирного дома внешняя зависимость много выше, чем у индивидуального. Жители индивидуальных домов в большей степени расположены к созданию соседств, чем жители квартир. Жизнь в своем доме теснее связывает с окружением, более открыта для соседей и несет гораздо больше информации о живущих, чем жизнь за дверью квартиры. 

В СССР соседские связи и местное самоуправление не вызывали сочувственного отношения власти, а потому жилые группы, микрорайоны, жилые районы оставались физическими, пространственными единицами, социальный смысл которых исчерпывался наличием нормативного обслуживания, то есть местами в школах, детсадах и т.п. Британские прототипы микрорайона, включая город-сад Говарда, общины Доксиадиса, секторы Чандигарха, предложенные Ле Корбюзье, строились на идее развития соседских связей и формирования самоуправляемых социально-пространственных единиц, потенциально способных поддерживать и развивать собственную среду.

Среда, однако, формируется не одними соседствами. На базе соседств возникает следующая ступень – сообщество соседств, принадлежащих району или муниципалитету, теоретически, как правило, с общими, объединяющими средовыми характеристиками. Сознание москвичей, и не только москвичей четко фиксирует уникальные черты районов Патриарших или Остоженки, особенности этих мест и их предметного окружения.

Зоны, как жилые так и нежилые, включают пространства и среды, отмеченные разной степенью открытости и закрытости, то есть предназначенные для своих или допускающих присутствие посторонних. Самым распространенным примером относительно закрытых общинных пространств являются тихие жилые улицы, переулки и дворы, где появление чужих явно не приветствуется. Особого внимания заслуживает такое уникальное средовое явление как советский двор, возникший в итоге ликвидации землевладений и внутриквартальных границ. Двор, воспитавший несколько поколений советских граждан, оказался для многих заменой утраченной деревенской улицы. 

С переездом обитателей двора в районы со свободной планировкой, с утратой явных пространственных границ, база соседских сообществ была разрушена почти окончательно. Взамен государство развернуло целую сеть особых в разной мере открытых публичных мест, среди которых выделялись площади с кинотеатром и общим для всех символом единения в виде памятника Ленину.

Площади с монументом, замещенным нынче храмом, принадлежащие большим или меньшим сообществам, примеры общественных центров, которые стремятся в середину своей территории и собирают вокруг себя относительно закрытые соседства и муниципалитеты. Центры такого рода от сельского перекрестка с памятником погибшим, до Соборной площади Кремля, принадлежат одному кругу явлений, миру особых ценностей, важных событий и высоких эмоций. Чем крупнее территория, чем больше на ней проживает людей и сообществ, тем более, открытым и популярным становится общественный центр, тем больше смыслов и значений он выбирает, тем сложнее и насыщеннее его среда. 

Тщательно оберегаемые и скрываемые в архаических культурах места поклонения предкам и отцам, в наше время превращаются в туристические достопримечательности. Сакральные, символические, эмоциональные центры такого рода могут приобретать облик «священной пустоты», предписывать особый тип поведения, соблюдение тишины и ритуального молчания. И нет ничего удивительного в том, что подобные места особо предпочитаемы институтами власти, парламентами и резиденциями первых лиц.

Если место рождения человека, место проживания, дом, связаны с особыми, фундаментальными ценностями, с понятием Родины, семьи, корней и т.д., то место работы имеет иную, менее волнующую окрашенность. Мир производства, промышленности и коммерции, мир работы и труда, вопреки попыткам его героизации и социализации, остается миром необходимости, «профанным», «низким» и менее уважаемым, чем мир жилой.

Если соседские сообщества контактируют, враждуют или сотрудничают в первую очередь с сопредельными структурами, то трудовые, деловые коллективы и корпорации образуют сетевые общности, отраслевые и межотраслевые, внетерриториальные, транстерриториальные, носящие разветвленный, всепроникающий характер. У производства, коммерции, деловой сферы нет эмоциональной связи с местом, наподобие той, что есть у жилья. Жилье, семья, соседское сообщество даже в наши дни могут существовать автономно, в относительной изоляции и быть самодостаточными. Современный бизнес немыслим без активных внешних связей и коммуникаций, являющихся пространственным отражением деловых отношений. 

Автомагистрали, железные дороги, аэропорты, опасные для жилья, разрушительные для территориальных сообществ, жизненно необходимы бизнесу. Наиболее успешно и динамично меняется сегодня среда, контролируемая и управляемая большим бизнесом. Перепрофилирование, реконструкция старых производственных предприятий, создание новых, появление крупных деловых, торгово-развлекательных сетевых структур – все это опережает развитие малого, семейного бизнеса, экономики и среды малых городов и сел.

Деловая, производственная среда далеко не едина, в ней обнаруживаются очаги, или фокусы, активности и места относительного спокойствия. Исследовательские институты, большие и малые промышленные предприятия, фермы и места добычи ископаемых, солирующие или входящие в индустриальные зоны, промышленные парки и кластеры, без особого сожаления покидают сегодня большие города. Массовое производство вслед за жильем уходит в пригород, за город и в малый город, при этом освобождая огромные территории, занимавшиеся прежде гигантами и флагманами социндустрии. Нынешние коммерческие индустриальные зоны менее зависимы от населенных мест и кадрового обеспечения, чем их советские предшественники.

В сравнении с массовым производством, где число занятых скорее уменьшалось, фокусы деловой, коммерческой активности вбирают все большее число рабочих мест, обнаруживая при этом склонность к предельной концентрации. Если общественные центры стремятся в середину своей территории или сферы своего влияния, то место деловой активности часто оказываются на краю, у границ, на выездах, «у ворот», рядом с аэропортами и вокзалами. Деловая, коммерческая активность тяготеет к узлам коммуникаций, перекресткам пассажирских маршрутов, транспортных и пешеходных путей, именно здесь сосредоточены главные места занятости, офисы, финансовые и административные учреждения, гостиницы, торговые комплексы. Здесь продукты и услуги встречаются со своими конечными потребителями.

Узлы большие и малые, отчасти «симметричны» общественным центрам территорий, то есть являются открытыми, инклюзивными компонентами. Обитатели этих узловых образований, и прежде всего, самой главной и впечатляющей их части – пешеходных коммутаторов – улиц, пассажей, атриумов, конкорсов, принадлежат толпе, потоку, плотной человеческой массе незнакомых, не контактирующих непосредственно, сталкивающихся друг с другом в первый и последний раз анонимов.

Среда узлов принципиально отлична от среды общественных центров, она реагирует не на характер и особенности места, но на меняющееся время. Арбат, Пятая авеню, Пикадили серкас, привокзальные площади и аэропорты не вызывают священного трепета и благоговения. Это открытые для всех места торговли, посетители которых постоянно присутствуют и постоянно меняются, наполняя среду, которая старается быть современной. Эта среда приходит в одном потоке с универсальными достижениями цивилизации, с глобализацией и массовой культурой, она по-своему уникальна и неповторима, как неповторим любой отрезок времени, неповторима мода, неповторимы тренды и настроения.

Коммерческие комплексы и узлы возникли не вчера. Их далекими предками являются ярмарки, временные, сезонные места торговли и обмена на перекрестках, у волоков и на слиянии рек, впоследствии перебравшаяся к границам поселений, к воротам, а затем вошедшие в ткань города, став постоянным и обязательным его атрибутом. С постепенным разделением жилья и производства, внешних рынков и внутренних, промышленности и торговли растет разнообразие коммерческих узлов, усложняется их состав и организация. Средневековая рыночная площадь уступила место большой буржуазной улице, подобной Елисейским полям. С появлением автомобиля такая улица утратила целостность и привлекательность, поскольку ее стороны оказались разрезанными потоком машин.

ХХ век отделил магистраль от торговой улицы, ограничил или вовсе убрал с этой улицы автомобильное движение, но на этом не остановился и пошел дальше. Следующим шагом стали сложные многоуровневые и многофункциональные образования, возникающие на транспортных узлах с сетью пешеходных путей, на которые нанизаны многочисленные и разнообразные заведения. Самыми популярными примерами такого рода становятся сооружения Нью-Йоркского Гранд-Централа и парижского Дефанса, опыт которых указывает на то, что условием деловой активности является не столько наличие небоскребов, которыми обзавелся Москва-сити, сколько тесная связанность с транспортным узлом, которого в Москва-сити не оказалось.

Особой разновидностью коммерческих образований стали придуманные в США пригородные торговые комплексы, окруженные огромными парковками. Сооружения такого рода, их многочисленные версии, встречаются сегодня во всем мире. В быстрорастущих азиатских городах, в России, столкнувшейся в начале девяностых с резким дефицитом торговых и развлекательных учреждений, крупные рынки, многоуровневые торгово-развлекательные центры стали возникать в самых неожиданных местах, в помещениях бывших промпредприятий, на удалении от транспортных узлов, вне непосредственной с ними связи. Средство временного преодоления неизбежных проблем усилиями большого бизнеса и владельцев крупных сетей стало превращаться в нечто постоянное и универсальное. 

В итоге гигантские, одинаковые, мало отличающиеся друг от друга ящики с магазинами и мультиплексами, без эффективного транспортного обеспечения, агрессивные и неестественные, замещают уличную торговлю, вытесняя с привычных пространств малый бизнес, лишая среду необходимых ей источников и ресурсов. Торговая пешеходная улица и многоуровневый комплекс – разные формы средового существования одно и того же материала, связанные множеством промежуточных состояний, каждое из которых должно соответствовать месту и определенному уровню его транспортной обеспеченности. Простое правило, сводящееся к тому, что пешеходные зоны, зоны с ограниченным автомобильным движением, должны обеспечиваться доступными парковочными местами, несильно удаленными от входов и витрин, не всегда соблюдается, следствием чего становится появление новых ТРЦ и деградация среды.

Деловые районы, коммерческие комплексы, быстро развивавшиеся в предреволюционные времена в условиях планового социалистического хозяйства стали ненужными. Пониманию их природы, как и опыту их проектирования взяться было неоткуда. Боязнь сложно организованных сред и многоуровневых пространств, боязнь концентрации материала и усилий в конкретных точках, неумение работать в этих точках, достались в наследство от советского градостроительства с его идеей города, одинаково и равномерно заполняющего отведенную ему площадь. При крайне ограниченном использовании подземного пространства, в т.ч. для строительства доступных паркингов, в России отсутствует «воздушное право» и практика освоения пространства над железными и автомобильными дорогами.

Отсутствие, казалось бы, необходимого парадоксальным образом сочетается со странными заимствованиями из практики теплых, незнающих суровой зимы и восьмимесячной непогоды стран. Велосипедные дорожки и широченные тротуары для прогулок оказываются почему-то более популярными, чем крытые, защищенные от дождей, ветра и темноты пешеходные пути и пространства. Естественное стремление людей и коммерческой активности уйти «под крышу» в более комфортную, климатически единую среду, властями и бизнесом российских городов плохо осознается. 

Опыт Монреаля и Сингапура, выстроивших целую сеть пешеходных путей, опыт предреволюционной Москвы, обзаводившейся торговыми пассажами, наконец, огромный потенциал Московского метрополитена, все это слабо используется и медленно осознается. Станции метрополитена, как в советское время, стремятся походить на дворцы и храмы, изолированные от окружения и коммерческой активности. Места, где навигация и логистика не приоритетны, а среда не вполне пригодна для безбарьерного и активного движения множества людей, где недоступны попутные услуги явно нуждаются в переосмыслении.

Узлы и общественные центры, деловая активность и памятники истории уживаются друг с другом плохо. В неравной борьбе историческая среда и эмоциональные ценности обычно проигрывают. Самое эффективное решение – пространственное разделение. В США это произошло на национальном уровне, когда роль монумента, памятника и святыни играет Вашингтон, а роль коммерческого узла отдано Нью-Йорку. 

Париж сохранил среду Лувра и Сите за парижанами и туристами, отправив весь взрывоопасный материал в район Дефанса. Сеул и Токио увели деловую активность в несколько независимых альтернативных узлов. Характерное для советских и российских городов совмещение или наложение исторического общественного центра и развивающихся фокусов деловой активности не имеет особых перспектив. Отечественному бизнесу лишь предстоит открыть и использовать огромный потенциал узловых образований, а обществу проникнуться идеей сбережения исторического центра. Москва-сити не мог стать для бизнеса полноценной альтернативой размещению в пределах Садового кольца по причине «тупикового» положения, отсутствия мощного генерирующего узла. 

Москва-сити не устроил и тех, кто справедливо считал и считает его недопустимо близким к историческому ядру. Идея Москва-сити, возникшая четыре десятилетия назад, носила демонстрационный характер и не соотносилась с перспективными нуждами города. Новая попытка отделения среды бизнеса от среды исторической, потребует создания новых узловых образований, в пространстве которых сегодня и разворачивается борьба за лидерство в чемпионате по современной среде.

Появление качественно новых сред, открытие для публики множества ранее изолированных и недоступных мест и территорий, стало огромным, ярким и видимым признаком перемен. Эти перемены были не столько прорывом в неизвестность, в рискованное и непредсказуемое будущее, сколько возвращением к более естественной и нормальной жизни, к избавлению от средового дефицита и травмоопасной средовой неполноценности. Конечной целью усилий по преодолению «средового кризиса» и тех преобразований, через которые прошли в разное время Нью-Йорк и Лондон, Гонконг и Сингапур, становится запуск процесса устойчивого средового развития, расширение зоны благополучия, лечение деградирующих территорий. 

Призом оказываются рост экономики и производительности труда, приток новых ресурсов и человеческое счастье, которое, как выясняется, можно измерить.