Город и деревня – полуобразы-полупонятия, что вполне соответствует их двойственной природе. С одной стороны, это дело рук человеческих, с другой – это предмет рассмотрения, обнаруживающий способность к самодвижению и саморазвитию. Город и деревня едины во множестве лиц. Наше сознание мгновенно откликается при упоминании о городе и деревне серией картин, складывающихся в одно непрерывное изображение, в некие хронотопы.
Эти образы-хронотопы наделены огромной емкостью и одновременно компактны. Они вбирают без остатка все накопления, все важное и второстепенное, но при этом нескрываемо необъективны. Как образы, живущие в персональном и коллективном сознании, город и деревня приобретают характерную окраску, порождают оценки и превращаются в метафоры. Как понятия город и деревня распадаются на множество составляющих, становятся поводом беспристрастных суждений и непредвзятого анализа.
Этот анализ мгновенно обнаруживает, что и город, и деревня – социально-пространственные явления, в которых и живая, и неживая материи, люди и их физическое окружение, сохраняя независимость, соединяются в причудливое целое, где роли ведущего и ведомого, причина и следствие меняются местами.
Равноуважительное отношение к городу и деревне, выравнивание их прав связаны с очевидными рисками и непониманием со стороны многочисленных урбанистов и им сочувствующих. Разрушение сельских ландшафтов и экосистем, столь характерное для всего прошлого века, в СССР осуществлялось в рамках госполитики, т. е. с особым размахом и редкой последовательностью. Борьба с деревней ощущалась как борьба с основами и корнями, питавшими принципиально враждебную национальную культуру, как борьба с религией и следами языческого сознания.
Резкое обострение отношений города и деревни, игнорирование и подавление деревни, возрождение, казалось бы, давно разрешенных конфликтов не прошли бесследно: возникло ощущение мира, ограниченного городом, состоящего исключительно из городов, предпочтительно больших.
Устойчивость урбанистических идеалов и настроений, их популярность представляются все более странными и не вполне уместными на фоне реальных событий, свидетельствующих о постепенном восстановлении баланса между городом и деревней, о перерождении деревни, о росте интереса к «негороду». В тот момент, когда по представлениям урбанистов, все население земли и, в первую очередь, граждане РФ, должны перебраться в город, сами граждане рассудили иначе.
Неминуемое переселение явно откладывается, и первыми такое решение принимают представители элиты. «Мировая деревня», теперь уже под новыми именами «субурбии», пригорода, коттеджного поселка, технопарка, загородной индустриальной зоны и т. д., возрождается как важнейшая часть культурного ландшафта, без которой он неполон и лишен живительного разнообразия.
Если город возник и развивался как принципиально новое явление, разрушавшее родоплеменной мир, то деревня в самых разных ее состояниях и проявлениях оказывается наследницей этого самого первого, архаического мира. Появление городов не уничтожило, но изменило, переродило родоплеменные поселения, превратив их в места, зависимые от города, в деревни, села и загородные резиденции.
Постепенное изъятие и присвоение городами функций и полномочий предшественников, включая право на самозащиту, на свободный натуральный обмен, на ремесленные производства, оставило деревне мало выбора, превратило в средоточие всего консервативного и локального, того, что противоречит унификации и беспамятству. Деревня упорно хранит признаки общинности, закрытости и самодостаточности, собственную, свою культуру, именуемую «фольклором».
Города по-прежнему с трудом осваиваются теми, кто пришел из кланового, деревенского мира, предпочитает жизнь внутри замкнутых этнических сообществ.
История и теория архитектуры и градостроительства традиционно игнорируют деревню. Архитектор высокомерно относится к деревне и сельскому ландшафту, оставляя их на попечении землемера. Тем не менее, архаические и догородские, сельские, ранние формы существования продолжают жить. Они обнаруживают редкую устойчивость и верность правилам, кодам и архетипам, которые сохраняются, вспоминаются и заново воспроизводятся вполне непреднамеренно.
Сельские, деревенские «коды» и способы их воплощения прочно встроены в особую программу создания собственного окружения, хранимую в коллективной и индивидуальной памяти. Эта программа, для многих по сей день не имеющая «городской альтернативы», реализуется и в районах самостроя больших городов, и в местах, разоренных войнами и землетрясениями, и в элитных поселках, где живут те, у кого есть выбор.
Различие городского и сельского, вызванные разделением труда или разным правовым статусом, неустойчивы и не абсолютны. Занятия горожан и селян бывают сходными, меняются, исчезают и возвращаются. Самые яркие отличия городского и сельского, питаемые характерными образами и знаками, на которые легко откликается и обыденное, и профессиональное сознание, сводятся к разным стратегиям средового или пространственного поведения. Мир деревни неразрывно связан с природой, с природным окружением, основан на согласии с природой, ее почитании и эмоциональном предпочтении.
Места, благоприятные для сельского хозяйства, оказываются привлекательными и для жизни. Все компоненты сельского мира – небо, вода, растения и животные собраны вокруг главной ценности – земли. Земля, ее обустройство, культура землепользования определяют очертания сельского пейзажа. Земля отчетливо проступает сквозь разреженную и низкоплотную россыпь строений. Участок земли, парцелла или надел первичны по отношению к домам и самоценны.
Сельский дом, сельская усадьба подчинены минимуму внешних ограничений, способны развиваться и расти в любую сторону. Их облик определяется в первую очередь вкусами и возможностями владельца и обычно отчетливо декларирует принадлежность местной культуре.
Сельское, аграрное пространство организуется свободно проложенными дорогами и зачастую невидимыми, невыраженными, но оттого еще более конфликтоопасными границами. Это пространство обозреваемо и проницаемо, оно само по себе является коммуникацией, в пределах которой собственно дороги не отмечены особой устойчивостью и не становятся большей ценностью, чем земля, по которой проложены, или усадьба, к которой ведут.
Деревенский «порядок», сельская улица – явления сравнительно поздние, сложившиеся под несомненным влиянием города. «Первозданные», лишенные городских условностей села русского Севера, горные швейцарские и австрийские деревни представляют кучи или группы свободно стоящих на рельефе независимых и похожих друг на друга, одинаково ориентированных по странам света домов.
Городской, урбанистический мир решительно порывает с природой и природным окружением, становится «второй природой», не останавливается перед созданием своей собственной, рукотворной «земли», многослойной, многоуровневой, многократно воспроизводящей естественную поверхность и полностью меняющей ее первоначальные очертания. Обитатели многоэтажных домов теряют ментальный, прямой контакт с землей, утрачивают ощущение времени, зависимость от времени дня и года и от реальных расстояний. Городское пространство опирается на коммуникации, на улицу, на инфраструктуру.
Ценность городской парцеллы или участка пропорциональная длине уличного фронта и качеству улицы, ее локализации и места в иерархии уличной сети. Городской дом, городская усадьба, в отличие от сельского, подчинены жесткому порядку, строгим внешним ограничениям и способны расти и развиваться лишь вверх и вниз. Эти дома интравертны, а принадлежащие им открытые пространства пребывают не вокруг, а внутри них.
Тело города твердо и упруго, его компоненты подогнаны друг к другу, тесно взаимосвязаны и нередко утрачивают персональные отличия и роль ориентиров, характерные для их сельского антипода. Представителями города становятся интерьеры улиц, площадей, бульваров и парков, имеющих собственные имена и собственную историю, которые не часто встретишь у деревенских улиц.
Деревенская, сельская модель выглядит более целостной и внятной, чем модель города, деревня – порождение видимого, понятного и привычного прошлого. Город живет картинами будущего, которые выглядят размытыми и менее определенными. Деревня предсказуема, более контролируема, избегает радикальных трансформаций, готова не меняться на протяжении многих лет, и именно это составляет основу ее привлекательности. Деревня интровертна, гомогенна и своей неуступчивостью уравновешивает экстравертный, гетерогенный, меняющийся и не всегда прогнозируемый город.
Городское и сельское, урбанистическое и аграрное не только признаки отдельных поселений, но и фундаментальные, цивилизационные категории, отражающие характер, истоки и природу национальной культуры и национального пространства. Деревни и города, принадлежащие одной культуре, отмеченные общими родовыми признаками больше походят друг на друга, чем города, воспитанные в разных культурах. На протяжении длительного времени города и деревни, пребывавшие в состоянии непрерывного обмена, имели одну и ту же элементную базу – семейный дом на своей земле.
Отдельно стоящий деревянный дом с хозяйственными постройками, защищенный от пожара размерами участка, деревянные храмы и мостовые определяли аграрный облик Восточной и Северной Европы. Каменный дом, расположенный вплотную к соседу, каменный храм и каменная мостовая – признаки городского пейзажа. Российское пространство, российская культура имеют отчетливо фиксируемые аграрные, сельские черты. До середины пятидесятых годов и начала массового жилищного строительства большинство населения страны, включая тех, кто считался жителем города, жили в условиях, мало отличимых от сельских, причем сами эти условия напоминали скорее о происходившем тысячу лет назад, чем о современных им городах.
Город каменный и регулярный как средовое явление был введен вместе с заграничной одеждой Петром I, положившим начало урбанизации российского общества и российского пространства, созданием первого города в стране аграрной культуры. С этого момента насаждение нового урбанистического порядка становится одним из главных увлечений российской, а затем советской власти, что приводит к появлению противоположности города и села, которая ощущается в России с особой остротой.
Двучастность, присутствие своего и чужого, городского и сельского, принципиальная гетерогенность национального ландшафта не только российская черта. Китай, Япония, Южная Корея, страны юго-восточной Азии спокойно скрестили традиционный аграрный пейзаж с урбанистической моделью Даунтауна, центрального делового района, заимствованный уже не в Европе, а в Соединенных Штатах.
Вопреки популярным представлениям, урбанистический порядок не является ни безусловным благом, ни неким императивом.
В то самое время, когда российская власть насаждала урбанистическую культуру, носители этой культуры, потомки создателей каменных городов, оказавшиеся в Северной Америке, продвигаясь на запад от портов Новой Англии, не воспроизводили пространственные решения Старого Света.
При активной поддержке власти эти люди создавали не привычные им компактные и тесные каменные деревушки, напоминающие мини-города старой Европы, но строили сеть удаленных друг от друга на большие расстояния фермерских хозяйств, практически устанавливающих принципиально новый для недавних европейцев аграрный пространственный порядок. Утверждение, укоренение этого порядка в американской культуре предопределило триумфальное появление спустя два-три столетия американской субурбии.
Создание массового американского частного дома с деревянным каркасом и деревянным заполнением, неожиданное, но естественное, рациональное, адекватное новым условиям решение свободных от предрассудков людей не уступает по значимости изобретению небоскреба. Это сделало Америку не просто обладательницей двух символов технического прогресса, но страной с выраженным ярким отличием двух сред, городской и деревенской.
Нынешняя деревня своим возрождением обязана городу, охотно отдающему сегодня свои долги и очевидно чувствующему необходимость сохранения связи с деревней как условия собственного выживания и благополучия.
«Город в деревне» – это городские практики, предпочитающие сельское окружение большому городу. Исход из города, движение горожан к природе, дающее ощущение возврата к правильному, традиционному образу жизни, имеет солидную историю, начало которой положено создателями загородных дворцов, вилл и усадеб. Этот процесс втянул в себя советскую номенклатуру и «новых русских», толпы дачников и владельцев садовых участков.
Демократичными, народными и коллективными версиями загородных дворцов становятся дома отдыха, турбазы, санатории и курортные гостиницы. Стремление обрести «рай на земле» уводит из города не только отдыхающих. Негородские, сельские, загородные очертания приобретают университеты, исследовательские центры и лаборатории, клиники и офисы крупных компаний.
Эталоном «креативного» пространства становится огромная, вяло застроенная «Силиконовая долина». Нормой становятся переезд из города в деревню с выходом на пенсию и уходом со службы, жизнь за городом и работа в городе.
Город и деревня обречены на постоянное сближение и постоянную разделенность, на вечный диалог, местом которого становятся пограничные, промежуточные территории, пригород и малый город.
У «пары» город-деревня получаются разные потомки: более удачные и жизнеспособные и менее жизнеспособные, более похожие на город, т. е. с квартирами на этажах и дверью на общую лестницу, и больше смахивающие на деревню – с домами на земле и дверью на улицу.
Комментарии (0)